Как появилась идея делать балет по «Крейцеровой сонате»? Почему именно Толстой? Что вас связывает с русской культурой?

Это моя первая постановка в России. С музыкой Яначека и Бетховена, каждый из которых создал свою «Крейцерову сонату», я был знаком давно, она меня очень вдохновляла, и в итоге я прочитал повесть Толстого и совершенно в нее влюбился. Музыка в ней – движущая сила сюжета. Как и в искусстве балета. Мне понравилась эта параллель, показалось, что именно эту историю стоит превратить в балет.

Для танцевального искусства «Крейцерова соната» не такой уж заезженный сюжет, обычно хореографы берутся за «Анну Каренину».

Именно поэтому я ее и выбрал! «Крейцерова соната» – небольшое произведение, и его удобно ставить на сцене. С такой простой историей мы можем глубже погрузиться в чувства и эмоции персонажей. Это интереснее, чем работать с огромным романом, который неминуемо придется упрощать, чтобы превратить в балет.

Для работы над постановкой вы пригласили драматурга Бритту Джонсон, которая переработала текст Толстого, перенеся действие в наши дни. Какие еще произошли изменения? Насколько вы близки к первоисточнику?

Основное отличие в том, что у нас жена – главное действующее лицо, и она играет на скрипке. А музыкант, которого приводит ее муж, – пианист. Мы специально сделали такую замену, потому что в музыке Бетховена скрипка играет главную роль. Нам не только хотелось выдвинуть женский персонаж на первый план, но и подчеркнуть это с помощью музыкального инструмента. Но вообще мы много чего изменили. Например, в нашем балете у пары нет детей. И порядок событий не такой, как в книге, потому что герой не может станцевать, как «вчера он сделал то-то и то-то». Так что пришлось восстановить линейную хронологию.

Не страшно в России показывать балет по Толстому (здесь к нему все-таки относятся с пиететом)?  

Конечно, страшно. Я очень нервничал, когда предложил эту идею директору труппы «Балет Москва» Елене Тупосевой. С одной стороны, понимал, что это риск (я иностранец и у меня свой взгляд на Толстого), с другой – мне кажется, Россия – то самое место, где такой балет должен быть поставлен. Елена поддержала меня, сказала, что «Крейцерова соната» у многих здесь вызовет интерес. Я волнуюсь, что публике не понравится моя интерпретация, но это единственное, что могу и хочу ей предложить. Мы познакомились с Еленой в Амстердаме, когда я ставил спектакль для молодежной труппы Национального балета Нидерландов. Она была в гостях у театра и попала на мои репетиции, мы немного пообщались, а через два месяца я получил от нее приглашение приехать в Москву, познакомиться с труппой, посмотреть на условия работы. Так возникло наше сотрудничество.

Музыку к балету пишет Гити Разас в режиме реального времени. У вас как раз тот уникальный случай, когда балет создается в процессе совместной работы балетмейстера с композитором, как в XIX веке работали Мариус Петипа и Петр Чайковский. Какие преимущества это дает постановке? Вы предпочитаете работать именно так или удобнее использовать готовую партитуру?

Бывает, что удобнее работать с готовой музыкой, особенно когда встречаешь произведение, которое тебя по-настоящему вдохновляет. Но в данном проекте я точно знал, чего хочу, и поэтому мне был нужен композитор, который напишет свою оригинальную музыку. В течение двух лет я, Бритта и Гити долго и скрупулезно обсуждали этот балет, сцена за сценой: сколько она должна длиться, что в ней происходит, какие эмоции вызывает, чем заканчивается. Над «Крейцеровой сонатой» мы работали тщательно. К тому моменту, как Гити начала сочинять музыку, у нас уже была четкая структура спектакля.

Что вы думаете о русской балетной школе? Классический балет вас вдохновляет или кажется устаревшим, требующим обновления, переосмысления?

Я считаю, что это потрясающая школа. В Канаде у меня были русские учителя, которые в основном преподавали по технике Вагановой с небольшими отклонениями. Мне нравится в русской школе то, что она такая всеобъемлющая, эмоциональная: большие движения, широкая амплитуда. Все тело выражает эмоции, а не только рука или нога. Классический балет – это специфический язык, и поскольку сейчас он используется для выражения новых идей, ощущений, мыслей, он сам по себе развивается, как и любой другой язык. Не думаю, что его нужно модернизировать. Даже такая чистейшая классика, как «Лебединое озеро» – это балет не о птицах, а о любви, о том, как люди совершают ошибки, наносят друг другу раны, – это современные темы, которые понятны всем.

В одном из ваших балетов – «Орфей становится Эвридикой» – вы в противовес классическому балету пересматриваете гендерные роли, меняете их местами: женщина оказывается сильнее мужчины, добровольно ушедшего в мир мертвых и не желающего оттуда возвращаться. Что вы думаете об изменении гендерных ролей в современном обществе? Найдется ли этой теме место в «Крейцеровой сонате»?

Смены гендерных ролей в спектакле не будет, но произойдет обмен ролями в отношении власти. В начале спектакля муж, безусловно, представитель власти, а жена – своего рода жертва. Но чем больше она соприкасается с музыкой, погружается в музыкальный мир, тем больше власти обретает, и к концу спектакля роли меняются. Она становится лидером, а он – ведомым. И это ключевой момент в балете.

Вы переосмысляете классический миф, находите новые смыслы в прозе Толстого. Каким, на ваш взгляд, должен быть современный балет? Как его можно использовать в качестве средства коммуникации? И что вам хотелось бы с помощью балета сказать своим зрителям?

Я считаю, что балет – универсальное средство коммуникации, притом что все мы говорим на разных языках. Тело есть у каждого, и оно что-то выражает. Мы сталкиваемся с телами других людей, и это рождает взаимодействие. В балете можно представить себя на месте другого человека, понаблюдать, какие ощущения возникают у него в теле в зависимости от ситуации. Таким образом мы коммуницируем, даже не зная языка друг друга. В моих балетах самое главное – люди и их опыт. Человек в зале, видя эмоции человека на сцене, ощущает эмпатию. Через движение я могу наладить эту связь. С помощью своих балетов я показываю людям какие-то типичные ошибки, ситуации, на которых можно чему-то поучиться. Например, в «Крейцеровой сонате» понятно, что если бы жена не предала свою мечту о музыке и не начала повиноваться мужу, если бы она ему противостояла, то все, возможно, не завершилось бы трагедией. Через искусство люди могут получать жизненный опыт. «Крейцерова соната» – мой первый спектакль с линейным сюжетом, но даже в абстрактных балетах у меня есть какая-то тема. В основе всегда лежит эмоциональная история.

Как вам работается с артистами «Балета Москва»? С какими сложностями вы сталкиваетесь? Легко ли артистам адаптироваться под ваш стиль?

Артистам всегда сложно с новым хореографом, потому что под него нужно подстраиваться. Но танцовщики «Балета Москва» готовы со мной работать, готовы меняться, и каждый день они становятся лучше.

В том, что касается стиля, русские танцовщики сильно отличаются от западных? Или в силу глобализации, открытых границ, ситуации, когда люди могут работать где угодно по всему миру, различия постепенно стираются?

Безусловно, различий стало намного меньше, чем несколько лет назад, но все равно мы сразу видим, что перед нами представитель русской школы балета. У русских движения широкие, плавные, «дорогие», они умеют себя подать. В Америке или Англии больше внимания уделяется мелкой технике. Но артисты в России смотрят видео, учитывают опыт своих коллег на Западе и перенимают его естественным образом.

Приходилось ли вам работать в Национальном балете Канады с бывшей примой Большого театра Светланой Лунькиной? Прижилась ли она в труппе?

Мы много работали вместе, буквально пять минут назад она прислала мне SMS. Я ее обожаю, потрясающая танцовщица! Очень позитивная, любознательная, все время лучится энергией. Она привнесла правильный настрой в работу компании и повлияла на аудиторию. Когда мы все вместе репетируем в студии, нас буквально накрывает волной ее позитивной энергии, любопытства, азарта, интереса ко всему. И, конечно, она стала ролевой моделью для младшего поколения танцовщиков. Не каждый день в Канаду приезжает прима Большого театра. Она очень много дает молодежи в плане обучения. Вообще, Светлана Лунькина и артисты «Балета Москва» – единственные русские, с которыми мне доводилось работать. В свой прошлый приезд в Москву я побывал на «Лебедином озере» в Большом театре, а сейчас на «Жизели» в Музыкальном театре им. К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко. И могу сказать, что у вас прекрасные танцовщики.

Вы стажировались и учились у Джона Ноймайера и Уэйна МакГрегора, которых так любят в России. Что вам дал этот опыт? Как они на вас повлияли? Кого вы вообще считаете своими учителями в балете?

Когда я работал с Джоном Ноймайером, меня всегда поражало, насколько точно он передает эмоциональные ситуации, как он их схватывает и «переплавляет» в танец. Это может быть даже абстрактный балет, но все эмоции у него считываются безошибочно. В его балетах все танцовщики – настоящие люди, не придуманные персонажи. И мне это нравится, потому что я вижу реальный человеческий опыт.

Работа с Уэйном изменила мою жизнь: он заставил меня по-другому посмотреть на то, что я делаю, точно сформулировать, чего я хочу, раскрыть свои возможности. С ним я попробовал разные стили, поработал с различными танцовщиками. Для меня это, наверное, самый важный опыт в жизни. Уэйн для меня как духовный отец, очень близкий человек. Из ныне живущих хореографов меня вдохновляет Алексей Ратманский, Уильям Форсайт. В Канаде есть много потрясающих современных имен: Азур Бартон, Кристал Пайт – я ее большой фанат. А из тех, кого уже нет с нами, могу назвать Джорджа Баланчина, Джона Кранко, Фредерика Аштона.

Вы очень быстро совершили переход от танцовщика к хореографу: к 25 годам уже успели поставить спектакли для New York City Ballet, Королевского балета Великобритании, Национального балета Канады, Гамбургского балета – ведущих трупп мира. Не испытываете сожалений, что пришлось оставить танцевальную карьеру?

Я и не танцевал никогда. На выпуске из Академии у меня случилась большая травма спины, и поэтому я сразу понял, что не смогу танцевать. Но ставил хореографию с девяти лет, и к выпуску у меня уже было 10 своих маленьких балетов. Повезло, что мне давали такую возможность. К тому же я всегда очень нервничал перед выходом на сцену, а сочинять хореографию любил. Казалось, что артистом быть тяжело, а вот хореографом, наоборот, интересно. Так что я ни дня не танцевал. Зато к 25 годам балетов было уже более 50.

Это ваш первый приезд в Москву? Как она вам понравилась? Удалось ли погулять, посмотреть город? Есть ли у вас здесь какие-то любимые места?

Москва – это krasivo, замечательный, старый город, мне здесь очень нравится. С точки зрения истории потрясающе быть в таком старом месте, потому что Канада – молодая страна, у нас нет ничего такого древнего. Два года назад, зимой, у меня было немного времени погулять, а сейчас я постоянно занят в студии… Но Красная площадь меня впечатлила. Ни в одной стране не видел ничего подобного. Масштабы города завораживают, здесь все такое огромное. И еще мне нравится грузинский ресторанчик напротив того места, где я живу. Там смешная музыка и посетителей встречает мужчина в огромной папахе. Сначала мне в Москве было сложно – я не читаю вывески, не знаю русского алфавита, с трудом понимаю, как доехать из точки А в точку Б, но теперь все намного проще, и я уже могу всем этим наслаждаться.