Вас называют хореографом, нетрадиционным даже для Европы, концептуалистом, экспериментатором. Согласны ли вы с таким утверждением? И что такого шокирующего вы привнесли в искусство танца?

Это долгая история. Был момент, когда меня действительно называли enfant terrible танца. Но недавно я разговаривал с молодыми коллегами и понял, что для них представляю собой уже что-то близкое к академизму. Я пришел из танца. И я использую его, чтобы говорить на темы, касающиеся сегодняшнего, реального мира. Но импульсом для меня служат общественные явления. Каждый мой следующий спектакль отличался от предыдущего, и все они были очень разными, стирающими границы между жанрами. Обо мне говорили как о человеке, который исходит из определенных концепций и выражает их. С одной стороны, это верно, потому что мне интересно передать с помощью танца какую-то идею или настроение. С другой, я все-таки хореограф, и движение, пластика, своего рода поэзия тела всегда остаются для меня основополагающими. Меня могут называть как угодно – концептуалистом или романтиком, – мне наплевать на это. Важно то, что благодаря искусству я могу способствовать дискуссии общественного характера.

В спектакле «Сфумато», который вы привезли в Москву на фестиваль «Территория», затронута проблема экологических беженцев. Другие ваши балеты тоже поднимают много сложных вопросов. Насколько вы себя чувствуете остросоциальным хореографом?

Всегда есть какая-то отправная точка для того, что я буду делать. В случае со «Сфумато» я поехал в Китай, встречался там с людьми, разговаривал. То, к чему я стремлюсь, – это положение между искусством и документалистикой. Темы, которые беру, всем известны. Они постоянно обсуждаются в прессе. С массой нюансов. При этом мне кажется, что наряду с таким подробным, детальным анализом все-таки есть возможность взглянуть на них немного под другим углом. И таким образом изменить дискуссию, придать ей другое звучание. Спектакли, которые я создаю, не претендуют на изменение мира. Мои амбиции не идут так далеко. Но если я могу повлиять на людей, которые сидят в зале и смотрят спектакль, их отношение к миру может измениться. 

Вы участвуете в фестивале «Территория», в России, где традиции классического балета очень сильны. Почему вы согласились принять в нем участие? Не боитесь ли, что привычка к классике отпугнет российского зрителя?

Я бы хотел, чтобы границы между различными видами искусств были стерты. Не только жанровые, но и эстетические. Для меня это главный вызов как для хореографа. Новое и незнакомое увлекает меня гораздо больше, чем то, что я уже видел десятки раз. И мне кажется, это совершенно естественно. Человеку свойственно стремиться к свежим впечатлениям. В своих спектаклях я стараюсь погружать публику во что-то незнакомое. Иногда я работаю с обычными людьми, которые никак не относятся к миру танца, а иногда – с самыми известными танцовщиками, профессионалами высочайшего уровня. И в каждом случае происходит какое-то взаимопроникновение, взаимообмен. Для меня не существует никакой замкнутости, кастовости. Я вижу этот мир – и танца, и искусства, – очень открытым. Почему я согласился приехать в Россию? Это очень просто. Меня не беспокоит вопрос, как меня примут. Я приезжаю, потому что мне интересно. Приятно, что спектакль «Сфумато» заинтересовал «Территорию» и они прислали приглашение. Но я также рад совместной работе с Еленой Тупысевой и «Балетом Москва» над другим моим спектаклем – «Удерживая время». Эти два проекта совпали. И вот я здесь.

Каковы ваши впечатления от работы с русскими танцовщиками? Насколько они сильны в технике импровизации?

Я не могу говорить обо всех танцовщиках России. Только о тех 14, с которыми непосредственно работаю. Не знаю, может, сказывается роль интернета, открытых границ, возможности ездить по всему миру, но у меня нет ощущения, что русские танцовщики чем-то принципиально отличаются от тех, кто работает в Европе или США. Российский танец близок ко всему, что происходит в других странах. Могу отметить, что русские хорошо знают и понимают друг друга, между ними прекрасная коммуникация. И это очень чувствуется. Но, например, когда я ставил спектакль для Лионской оперы, где были заняты 24 человека, они тоже были «все как один». Это команда, они как сообщники. Кто-то делает движение – и остальные его подхватывают.

А как вам работается с обычными людьми? Ларс фон Триер и русский режиссер Алексей Герман-старший находили в таком сотрудничестве много плюсов.

В каждом случае по-своему. Я работаю и с профессионалами, и с непрофессионалами, а иногда их смешиваю, и они встречаются в одном проекте. Тут нет никаких особых закономерностей или правил, но кое-что можно выделить. Что касается профессионалов, важно выявить их технические возможности, сделать так, чтобы они раскрылись полностью. К обычным людям не стоит подходить с такими же требованиями и ожиданиями. Надо расположить их к себе таким образом, чтобы было использовано то, что в них есть. Они должны почувствовать, что перед ними человек, настроенный на то, чтобы создать нечто вместе. Если они это чувствуют, мы идем дальше. Для меня это главный элемент общения. Здесь очень важно не ставить перед собой ошибочных задач.

Насколько обычным должен оказаться обычный человек, чтобы оказаться в вашем проекте? Я, например, могу рассчитывать на какую-нибудь роль?

Проект сам диктует критерии отбора подходящих людей. Например, у меня был спектакль «Молодые спортсмены». Но это были спортсмены высокого уровня. Я хотел создать на сцене портреты подростков, которые живут в спальных районах. Это происходило в 2005 году, во время больших волнений в Париже. И я решил пригласить молодых ребят, многие из которых вышли из эмигрантской среды. Даже не проводил настоящих кастингов. Мы просто работали с ними на протяжении года: кто-то ушел, кто-то остался. И я сохранил их для спектакля. Каждый участник внес свою биографическую ноту. Но у меня есть и другие случаи: например, в спектакле «Police!» индивидуальная биография не имеет такого значения, и важнее всего передать движение толпы. Там бы вы подошли.

В одном из спектаклей вы вылили на сцену целые тонны воды, из-за мощности мультимедийных проекторов другого спектакля были обесточены улицы города…

Да я просто какой-то супермен!

Вы удивите Москву чем-нибудь подобным на этот раз?

В «Сфумато» действительно используется вода. Настоящий проливной дождь на сцене очень впечатляет. Но это уже умения техников. Пина Бауш тоже где-то использовала бассейны. Безусловно, мы волнуемся, когда восстанавливаем на сцене какие-то природные явления. Но у нас все под контролем. Так что город мы не обесточивали, это неправда! Мы ведь делаем проекты, связанные с защитой окружающей среды. Поэтому и воду берем не у тех, кто в ней нуждается. Ее потом применяют для технических нужд. Если говорить о спецэффектах в «Сфумато», то мне с самого начала хотелось, чтобы там были туман и вода. Что касается спектакля «Удерживая время», то он – полная противоположность «Сфумато». Здесь я исходил из танцовщиков, их энергетики и возможностей. Все сосредоточено именно на танце. Других сценографических идей не было. Поэтому и решил, что на сцене Центра им. Вс. Мейерхольда будет абсолютно пустое пространство. Ничего, кроме стен.

Какие хореографы для вас являются знаковыми персонами? Чье творчество вас увлекает?  

О, это не только хореографы. И кинорежиссеры, и современные художники. Если говорить о танце, разумеется, Пина Бауш. Меня всегда притягивала свобода и те, у кого невероятно свободное воображение. Когда я впервые увидел спектакль немецкого хореографа VA Wölfl, где многое было сделано так, как это принято в балете, я вместе с тем почувствовал, что это очень современно, и понял, что хотел бы с ним познакомиться. Я считал, что встречу человека своего поколения. Каково же было мое удивление, когда я увидел 70-летнего старика! Меня вдохновляет Маги Марен, она сейчас находится примерно в том же возрасте. Может показаться, что ее спектакли слегка устарели, но она продолжает ставить. И делает это великолепно! Хотелось бы мне увидеть кого-то из молодых, наделенного такой же свободой, таким же безумием, как эта женщина. В последнее время мне все больше и больше нравится такое взаимодействие музыки и танца, как у бельгийки Анны Терезы де Кеерсмакер. Впрочем, не люблю перечислять имена. Назовешь какое-нибудь одно, а 30 других забудешь.

У меня совершенно личный вопрос. Два года назад Россия праздновала 100-летие «Весны священной». Я имела счастье посмотреть в Большом театре несколько великих версий этого балета. У вас никогда не было идеи поставить собственную «Весну»?

Эта мысль посещает любого хореографа, как каждый режиссер мечтает поставить «Гамлета». Конечно, меня это интересует, но я пока не придумал, как к этому подойти. Чтобы не получился очередной «Гамлет». У меня есть друг, режиссер, и он как раз поставил пьесу, которую с иронией назвал «Еще один “Гамлет”». Я никогда таких вещей не делал. Но в последнее время ко мне все чаще обращаются танцевальные труппы, у которых есть постоянный репертуар, и предлагают взять за основу какую-то их репертуарную пьесу. Пока я еще ни разу не дал согласия. Как я уже говорил, я редко отталкиваюсь от танцевальной истории, но если однажды случится так, что репертуарная пьеса позволит мне задать вопросы, имеющие прямое отношение к современному миру, в котором я живу, наверное, это сделаю.

В самом начале интервью вы сказали, что для молодого поколения вы уже почти классик. В мире танца все действительно быстро меняется. Та же «Жизель» Матса Эка сейчас – абсолютная классика. Каким, на ваш взгляд, может быть танец через 20–30 лет? Или глобально ничего не изменится?

Насчет классиков, я надеюсь, конечно, что буду, как Маги Марен! А если говорить серьезно, то есть такое явление у публики, как пресыщение. Она ведь как реагирует? Сначала она вас не знала, потом вдруг открыла. Это интересно! Но если вы продолжаете в том же духе, повторяетесь, наступает момент пресыщения. Потому что мы живем в эпоху консьюмеризма. Когда потребитель хочет потреблять все новое, новое и новое. Я не говорю сейчас о себе. И пока не чувствую, что впадаю в это состояние. Но такая опасность нас всех подстерегает.