Спектакль открывается сценой, хорошо знакомой всем жителям ближнего Подмосковья: зал ожидания на вокзале, буфетчица торгует хот-догами, бомжеватый старик играет на аккордеоне, челночницы сидят на клетчатых сумках, интеллигент читает книжку, мент следит за порядком, на стенке висит телевизор, по которому передают новости. Вдруг появляется зловещий лысый двухмет­ровый детина в черном плаще и кирзовых сапогах, выхватывает из станционного сброда молоденького паренька, подвешивает на стенку и финкой вскрывает грудную клетку, вставляя «угль, пылающий огнем» вместо сердца. Кто бы мог подумать, что текст пушкинского «Пророка», разыгранный в стилистике голливудского слэшера, окажется настолько страшным.

А в следующей сцене паренек, над которым зверски надругался шестикрылый серафим, уже оказывается Моцартом. И мы другими глазами смотрим на легкомысленного обдолбанного бродягу со шрамом на груди, который топит свои гениальные сочинения в унитазе, дарит Сальери майку и кружку со своим изображением, лихо чертит на стене букву Z в своем имени, как Зорро, а в темных очках подозрительно смахивает на Курта Кобейна. И да, наверное, в ХХI веке, чтобы заинтересовать всех вытерпевших пытку школьной программой, Пушкина надо ставить как-то так. Тем более все пушкинские смыслы у Серебренникова на месте, акценты расставлены с хирургической точностью, детали выпуклы, а архитектоника всего сложного, почти четырехчасового действа поражает воздушностью, как «Ходячий замок» Миядзаки.

В этих «Маленьких трагедиях» Альбер из «Скупого рыцаря» терпит поражение в турнире, наворачиваясь с мотоцикла, эгоцентричный Дон Жуан переслушивает в записи стоны своих любовниц и никак не может подобрать правильные строки для разговора с Донной Анной («Я вас любил?», «Я к вам пишу, чего же боле?», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный?», «Я ль на свете всех милее?»), Лаура изображает русалку из мультика «В синем море, в белой пене», Фауст грустно обращается к Siri: «Мне скучно, бес», время от времени герои носят друг за другом объемную табличку с надписью «Совесть», Командор лежит в стеклянном гробу, напоминая члена политбюро, а Вальсингам инициирует «Пир во время чумы» в доме престарелых (и, кстати, старшее поколение актеров Театра Гоголя, включая 92-летнюю Майю Ивашкевич, смотрится в спектакле очень органично). Все актеры – Филипп Авдеев, Никита Кукушкин, Алексей Агранович, Семен Штейнберг, Виктория Исакова – выкладываются на 200%, придавая действу и бешеную энергетику, и внутренний нерв, и тонкость, и глубину.

Завершается спектакль строками из пушкинского «Предчувствия» 1828 года: «Снова тучи надо мною / Собралися в тишине; / Рок завистливый бедою / Угрожает снова мне…» И в свете последних событий это выглядит посланием самого режиссера, который, как и Пушкин, наблюдает за происходящим с иронией и печалью.